Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ (род. 1931) - русский поэт, прозаик. Академик Академии российской словесности.

Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ родился 4 октября 1931 года в Ленинграде в учительской семье. Отец, выходец из крестьянской старообрядческой семьи Яков Алексеевич Горбовский (1900-1992) был репрессирован в 1937. Мать, дочь коми-зырянской детской писательницы Агнии Сухановой Галина Ивановна Суханова перед самой войной отправила сына к сестре арестованного мужа в Порхов, который захватили немцы. После Победы разыскалась мать, пробывшая всю блокаду в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не нашли его и не определили в ремесленное училище № 13. Из училища он попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег. Добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новосибирск, и Горбовский уехал в Костромскую область, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог ему оформить паспорт и окончить семилетку.

Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.

Занимался в литературных объединениях, сначала в ДК профтехобразования у Давида Дара, затем у Глеба Семёнова в Горном институте. В литобъединении Горного института познакомился с Лидией Гладкой, которая стала первой его женой и с которой он потом уехал взрывником в геофизическую экспедицию на Сахалин, где проработал несколько лет.
Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных - «Сижу на нарах, как король на именинах». Первая публикация стихов - в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Первая книга вышла в 1960. Член СП СССР с 1963 года. С 1974 года пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку С. Пожлакова (1978).

.

Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ: поэзия

***
Расставаясь с жизнью, поднапрячься,
внятною молитвой встретить смерть.
От нее - и впрямь - куда ни прячься,
не уйти: не сдюжить, не суметь.

Смерти лютой предпочел бы каждый
смерть - во сне, иль - в пьяном забытьи…
Умереть, раскаянья возжаждав:
вот мечта, вот помыслы мои!

…Я стою во храме - чужестранцем:
мимо храма пронеслась судьба -
пьяной тройкой! С пыточным румянцем
на щеках запойного раба,

Слишком много было слов, и лени,
и бахвальства - на моем веку.
Я стою во храме на коленях
и с колен подняться не могу.

Нужно прежде встать на четвереньки
и, кряхтя, вздымать себя в тоске,
опираясь не на трость и деньги -
на свечу, зажатую в руке!

СЕМЁНОВНА

Семёновна, в глазах твоих тоска.
Нет, не тоска… Пожалуй, это - время.
Я и не знал, что жить на свете вредно:
линяет взор, как поздние луга.

Нет. Не тоска… Живым - не до нее.
Вошла корова в узкую калитку,
сбежались кошки к дивному напитку
и теплое лакают бытие.

Огромная - аж наклонился тын -
на огороде вымахала тыква.
Семёновна, скажи, а как же ты-то?
Старик - в земле. Последний спился сын.

Отменные над речкой клевера —
их не берет коса… А кто наточит?..
Я - не умею. Дед-сосед - не хочет.
Прости, Семёновна, однако, мне пора…

Пора к себе. Я городом влеком.
Я вновь бегу, шепнув тебе: «Спасибо».
Ты остаешься сторожить Россию,
поить ее целебным молоком.

Семёновна, прощай. Живи всегда.
В глазах твоих - любовь, в терпеньи - сила.
…Я оглянулся. А она - перекрестила!
Кого? Меня? Деревню? Города?

***
Бесстрастное время итожит
труды, что проносятся мимо…
Дворцов современных дороже
развалины древнего Рима!
Мы пьем современного мира
коктейли: любовь за бесценок…
А страсти людские Шекспира
не сходят со сцены!
Являются псевдопророки,
вещают, и… нету их снова…
Но сквозь расстоянья и сроки
незыблема Правда Христова!

ЖИЗНЬ

Очнись... Возьми перо-бумагу,
вгляни с низин - на небеса
И вспомни Бога, что из мрака
тебя извлёк, открыв глаза.

Твои глаза открыл, твой разум,
чтоб ты явленной красотой
обжёгся... но - не вспыхнул сразу,
а величал её святой.

Ты посетил мгновенья жизни,
что даровал тебе Господь.
...На ветке яблоком повисни
и упади, утратив плоть.

* * *
Все, что мешало, парило мозги -
я раздробил с годами на куски.

И все ж осталась глыба из огня,
что выжигает душу из меня...

Нет, не унынье и не алкоголь -
они свою отмельтешили роль.

Остался пламенеющий итог
сомнения, что существует Бог.

Но я иду - в ожегах и в дыму -
навстречу вожделенному - Ему!

РЕКА ЖИЗНИ

Нет, жил я не даром, не зря,
в сердце огонь храня...
Пусть все реки впадают в моря,
но одна впадает - в меня.
Проистекая сквозь все века,
издалека - вдаль,
река Жизни - Божья река
впадает в мою печаль.
Она несет золотой песок
смысла - и пену зла,
и кровь по жилам, и веры ток,
и мед, как в соты - пчела.
Веруй, друг, не печалься, брат, -
в сомненьях резону нет...
Пусть все реки впадают в Закат,
но твоя впадает - в Рассвет!

ПЫТКА

Умирать и опять воскресать
на гнилой, но - родимой постели.
Под бесовскую дудку плясать,
ощущая исчерпанность в теле.

Постепенно смотреть за окно,
добывая там жизни приметы.
И всплывать, опираясь о дно,
из пучины объемлющей - к свету!

Но, Господь, и за эту игру
благодарен тебе я с избытком:
не скулить, что, не выплыв, умру,
но - терпеть двуединую пытку!

* * *
Я оглянулся в глубь огня
и вспомнил, что когда-то все же -
не только не было меня,
но и Адама с Евой - тоже.

Свет солнца без людей не гас.
Что из того, что мир безлюден?
А если так, то в некий час -
нас на земле… опять не будет.

Исчезнет дух, исчезнет плоть,
претерпят крах моря и суши…
…Но если нас создал Господь, -
Он воссоздаст и наши души!

Всяк по-себе… Но исключенья есть.
И все же "эго" - наше кредо здесь,
здесь, на плацу земного бытия…
Превыше всех местоимений - "Я".

А что - любовь? Любовь - есть Божий Дар.
Не та любовь полoв, точнее - пар.
Ей испариться - пара пустяков.
А Дар любви не знает берегов.

Он, этот Дар, и держит на земле
все сущее - в руках, а не в петле.

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Предпасхальная теплынь,
небо с плеч стряхнуло тучи!
Прошлогодняя полынь
все еще была - пахучей.

Над беременной рекой
обрела сережки верба…
И восторг, а не покой -
на душе у… маловера.

Маловер! А кто же я,
если только у порога
в светлый праздник Бытия
по "шпаргалке" - вспомнил Бога…

Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ: интервью

Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ (род. 1931) - русский поэт, прозаик. Академик Академии российской словесности: | .

Глеб ГОРБОВСКИЙ: "ВСЕ ПОЭТЫ - БОЖЬИ СВИСТУЛЬКИ"

Глеб Яковлевич, как прошло очередное лето в дачном посёлке Комарово? Как поработали, отдохнули? О чём новые стихи?
- Пятый год с июня по октябрь живу в писательской деревеньке в Комарове. Мне тут в аренду выделили «полбудки». Стихи пишу каждое утро - уединяясь и будучи абсолютно трезв. В моей записной книжице-толстушке за нынешнее лето накопилось уже 103 стишка. О чём они, спрашиваете? Да обо всём на свете! О многоликой жизни и грядущей смерти. И о старости тоже. Однако неизбежные в моём возрасте нытьё и брюзжание смиряю спасительной иронией и улыбкой. Всегда ненавидел скукоту и тягомотину - и в жизни и в стихах!

В начале лета я вычитал и подписал в печать четвёртый том собрания сочинений - это проза 70-х годов. Эти повести я писал в белорусской деревне Тетёрки близ Витебска. Там с конца 60-х до первой половины 90-х годов прошлого века я ежегодно гостил у родных моей бывшей жены. В Тетёрках мне хорошо писалось. За четверть века вывез оттуда кроме прозы сотни стихов и песен для взрослых и детей. Так что 5-й и 6-й тома собрания сочинений вполне могут пополнить мою «Белорусскую тетрадь», представленную во 2-м и 3-м томах. И вот только что доставили сигнальные экземпляры четвёртого тома, самый первый подарил на юбилей Дмитрию Мизгулину, поэту и меценату из Ханты-Мансийска.

Ещё пришлось нам с Лидой спешно заняться вёрсткой книги избранных стихов первого десятилетия ХХI века «Два берега». По словам составителей, выбирать было из чего - настрочил, оказывается, больше тысячи стихов! Отсеивали безжалостно, но всё равно будущая книга получается толстой.

Слава Богу, без меня этим летом делалось ещё и приложение к собранию моих сочинений - сборник избранных песен многочисленных композиторов, музыкантов и бардов, положивших на музыку мои стихи и тексты, специально сделанные для кино, театра и эстрады.

Мне удивительно, что до сих пор самые разные люди на свои мотивы и лады распевают мои стихи не только в России. Например, на недавнем творческом вечере - в связи с вручением мне диплома номинанта премии Союзного государства России и Беларуси - чудесно прозвучала песня «Высота», которую привезли в подарок из Бостона композитор Евгения Хазанова и замечательный молодой певец Александр Пахмутов.

Как всегда, к нам в Комарово приезжали гости - не случайные, а дорогие: Людмила Ефремова из Надыма, Татьяна Агапова из Мурманска, Инга Петкевич, Анатолий Домашёв, Лилия Старикова, Виктор Соснора с киногруппой и ещё много хороших друзей. А настоящим праздником общения получилась встреча в Доме творчества писателей «Комарово» - Дмитрий Мизгулин приезжал вручать мне премию «Югра».

Ваша литфондовская дача в двух ша-гах от дачи, или будки, Анны Андреевны Ах-ма-товой. Есть нечто знаменательное в том, что вы не вошли в группу «ахматовских сирот», хотя по возрасту и общности некоторых компаний и могли бы войти, это было в литературном смысле престижно и выгодно. А чей вы, если так можно сказать, поэтический сын или «сирота»?..
- Здесь, как видите, не одна ахматовская «будка»: есть ещё пять домиков. И в каждом из них в своё время жили и работали многие другие замечательные поэты и прозаики, но о них почему-то не вспоминают. А если на этих домиках вешать мемориальные таблички, то и стен не хватит. Домик, где жила Ахматова, как известно, привёл в порядок Александр Жуков, талантливый композитор, положивший на музыку стихи Ахматовой и других поэтов Серебряного века. Он один из учредителей Новой Пушкинской премии, которую я тоже имел честь получить в 2009 году. Теперь в домике Ахматовой живёт другой лауреат этой премии - Валерий Попов. Остальные домики с 50-х годов прошлого века Литфондом не ремонтировались, поэтому писателям-арендаторам пришлось своими силами и средствами заняться ремонтом и благоустройством территории. И теперь уже никто не может сказать, что наша «деревенька» бесхозная и запущенная. Я уже не раз - и в прозе, и в стихах, и во многих интервью - рассказывал о том, как Иосиф Бродский, Анатолий Бобышев и Анатолий Найман познакомили меня с Анной Андреевной Ахматовой. Вы можете об этом прочесть во втором томе собрания сочинений. И в прошлом, и в новом веке я посвящал Ахматовой стихи.

Что касается «ахматовских сирот», я и не помышлял оказаться среди них. Думаю, взрослый человек, особенно поэт, верующий в Отца Небесного, сознающий себя сыном родной земли-Отчизны и всего Земшара, вряд ли может называть себя сиротой. Иосиф Бродский посвятил мне в молодости пророческие стихи, а я ему ответил только после его кончины…

У Анны Андреевны был только один сын-сирота - Лев Николаевич Гумилёв. Это у лейтенанта Шмидта, как известно, оказалось «сирот» без числа.

А моё творческое начало - от собственных родителей, учителей русского языка и литературы. Обратил меня к книге, к творчеству мой отец, которого я разыскал после войны в деревне Жилино в Заволжье, где он жил в ссылке после 10 лет лагерей. А уже потом - Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин…

Вообще-то сиротой я себя почувствовал ещё при живых родителях: отца у меня на долгие годы отнял режим, а маму - война. Да и само детство она, проклятая, отняла: сделала меня подранком-зверёнышем. Хорошо ещё, что не сломался твёрдый стерженёк, доставшийся мне по наследству и от родителей, и от предков, крепких телом и духом северян - землепашцев, охотников, рыбаков. Вот и выкарабкался, нашёл свой путь.

Не тянет ли вас проехаться по России, Белоруссии, Украине, вновь почувствовать себя гражданином большой страны СССР, встретиться с друзьями-поэтами, почитать стихи во дворцах культуры, послушать курского соловья, засмотреться на белого аиста в небе Полесья, яркие звёзды над украинской мазанкой?
- Честно говоря, уже не тянет… Это давно пережито, увидено, прочувствовано - и перешло в стихи и песни… Всего этого вторично не осилить. Зато память мне не изменила, воображение не оскудело, «окаянный котелок» варит день и ночь. Поэтому могу мысленно оглянуться и увидеть всё в деталях: военное детство с виселицами в Порхове, скитания по Псковщине и Прибалтике; отрочество с ремеслухой, детской тюрьмой и колонией; стройбатовскую юность, а уже потом и Сахалин, и камчатские вулканы, и Верхоянье, и украинскую Одессу, и белорусскую Хатынь, и итальянскую Венецию, и американский Нью-Йорк. И ещё много других городов и весей. Время позволило мне всё пройденное увидеть как бы заново. Все эти образы и впечатления превращаются теперь в новые стихи.

В каких цветах вы воспринимаете свои военное детство, юность, зрелость? И какой вообще ваш любимый цвет? И ваш любимый цветок, любимое время суток, любимая песня?
- Любимый цветок - незабудка. Любимые цвета - голубой и зелёный, цвета неба, воды и весенней нивы. А нелюбимый цвет - красный: цвет режима, на долгие годы отнявшего у меня отца, цвет крови и зарева военных пожарищ. Люблю утро, особенно солнечное, когда пишу стихи. Песни люблю очень многие, но особенно - лермонтовскую «Выхожу один я на дорогу».

Сейчас стало модно составлять рейтинги поэтов, поспешно складывать антологии, словари, обнародовать списки… И при этом зачастую сами стихи «наипервейших поэтов» никто не может вспомнить, никто не читает их любимым девушкам, не декламирует со сцены…
- Я обо всех этих рейтингах не хочу и думать. Мне наплевать на всю эту возню мышиную, иностранщину-белиберду. Это же просто отвлекуха от настоящей работы писателя, особенно поэта.

- Откуда к вам приходят слова и мысли?
- У меня «процесс сложения стихов» начинается с внезапной вспышки в мозгу. Сверкнёт - а там уж и мысль, и опыт помогают. Обычно идёт без натуги, без томительных поисков. А иногда будто под диктовку записываю… Может, недаром и меня кто-то назвал «Божьей дудкой»? Похоже, все мы, поэты, Его «свистульки».

Какие стихи дались вам труднее всего? И сколько на сегодняшний день в вашем ещё неполном собрании сочинений стихотворений? Хотя бы примерно?
- Труднее всего дались те, за которые слишком дорого заплачено: судьбой, сердечной болью, потерей любимых…
А подсчётами написанных стихов и публикаций я не занимаюсь.

Можно ли, на ваш взгляд, судить поэта за поступки - совершённые или несовершённые? Или большие поэты неподсудны по определению?
- Я уверен: все мы, в том числе и поэты, - подсудны. И перед судом людским, народным, и перед судом собственной совести. А ещё есть Высший суд - Божий. Только глупый человек, безнравственный по большому счёту, может мнить себя неподсудным. Рано или поздно за всё каждому из нас придётся ответить.

- Есть ли стихи, за которые вам стыдно?
- Того, что опубликовал, пожалуй, не стыжусь. Ну что-то не получилось или получилось слабо, неточно по слову и мысли - так это же вполне естественно при таком потоке… Всё-таки удалось остаться самим собой. А то, что сочинял в армейские времена, страстно желая печататься, - публиковать в газетах, слава Богу, никто не захотел. Спасибо им за это!

Может быть, вы сами зададите себе вопрос, который вам никогда не задавали, но на который хотелось бы публично ответить?
- Я бы задал себе такой вопрос: «А не отравились ли вы, батенька, стихами, без меры их употребляя, а также производя их в таком количестве до столь преклонных годов?»
Отвечу так: «Увы, нет: аппетит и жажда сих продуктов неутолимы и неиссякаемы, хотя я уже действительно старик беззубый и стал похож на бегемота».

Свидетельствую для наших читателей и почитателей - поэт Глеб Горбовский в отличной форме! Что и видно на фотографии. Спасибо вам, Глеб Яковлевич, за интересную беседу и стихи. Здоровья вам!
- Спасибо!

Русский поэт.

«Горбовский Глеб Яковлевич родился 14 октября 1931 года в Ленинграде, поэт, прозаик. Родители - учителя. Отец - выходец из крестьян-однодворцев, старообрядцев Порховского уезда Псковской губернии. Фамилию «Горбовский» придумал дед поэта при составлении купчей на землю. Мать - из семьи известной коми-зырянской писательницы А. А. Сухановой».

Бондаренко В.Г., Серебряный век простонародья. Книга статей о стержневой русской словесности, об окопной правде, о деревенской прозе и тихой лирике, М., «ИТРК», 2004 г., с. 482.

Глеб Горбовский о себе: «Что можно рассказать о себе, скажем, на... партийном собрании? Не знаю. И не потому, что никогда на таких собраниях не присутствовал, а потому, что прилюдно говорить о себе, то есть обнажаться - тошно. Обычно расстёгивают одну-две пуговицы. Самых верхних, из-под коих проглядывают «анкетные данные». Не более того. Однако случаются люди побойчей, которые могут приоткрыть и пониже.
И вообще так рвануть рубаху, что все заклепки отпадут.
Думается, писательская порода людей, по своей сути, самая «раздевательская», потому как изначально тяготела к откровенности, а то и - сокровенности. Но как рассказать о себе «простыми словами»? Не мудрствуя лукаво? После стольких лет честолюбивой казуистики? Возможно ли такое? «Автобио напиши кратко и подробно», - потребовали у Василия Тёркина бюрократы на том свете...
Итак, в двух словах - о себе. Я - плохой. А ежели в двух страницах - добавятся лишь некоторые подробности. Не в оправдание, а в подтверждение самобичующего эпитета. И получается, что моё «автобио» держится на двух уродливых, для русского произношения и слуха непотребных словах-понятиях: эксгибиционизм (самообнажение) и мазохизм (самоистязание). Плохой - не потому, что пил, курил, «баб любил», в карты играл, в оккупации и в исправколонии находился (хотя и не без этого), плохой, потому что маловер. Близорук нравственно и духовно. Бога не могу разглядеть. В отчётливом виде. Но - лишь расплывчато. Основа бытия под ногами зыбка. А ведь и по монастырям ездил, и крещен, и отцом родным, до девяносто двух лет прожившим, учен в этом направлении. Ан - шатаюсь. Неустойчив. Квёл.
А теперь - так называемая жизненная канва. Телеграфным стилем.
Родился 4 октября 1931 года в Ленинграде на Васильевском острове. Возле университета. В семье преподавателей словесности. Мать, Галина Ивановна Суханова, родом из Усть-Сысольска, наполовину зырянка, а в остальном - русская. Она дочь Агнии Андреевны Данщиковой, первой коми - детской писательницы. Отец мой, Яков Алексеевич Горбовский, - из государственных крестьян Псковщины. Фамилия идёт от крошечного именьица Горбово. Отец сидел в ежовщину восемь лет (ставил Пушкина выше Маяковского, писал в дневнике «Питер» вместо «Ленинград»). Я же, хоть и родился в Петербурге, то есть горожанин, большую половину жизни провёл за городом, в сельщине, в странствиях, экспедициях. В июне 1941 года уехал в Порхов «на дачу» к тётке Фросе, сестре отца, причем самостоятельно уехал, десяти лет не было, мать только в вагон посадила. (Отец уже был на лесоповале.) И «дачничал» я таким образом все четыре года войны. Отбившись от тетки, скитался в Прибалтике, батрачил.
Проходил в третьем классе Порхова Закон Божий.
После войны разыскал мать, которая всю блокаду провела в Ленинграде. В школе не удержался. Поступил в ремеслуху. В ремеслухе не прижился, попал в исправительную колонию в г. Маркс на Волге. Из колонии совершил удачный побег («с концами»). В Питере меня едва не отловили, и я подался в заволжские леса, куда к тому времени был поселен отсидевший своё, но лишённый прав отец. Он учительствовал в сельской школе - двенадцать учеников в четырёх классах. Там-то, у отца, в глуши лесной, сказочной, начал писать стихи. В шестнадцать лет. Затем - снова Питер, школа на Васильевском, которую так и не закончил - шуганули в армию.
Три года в стройбате. Там писал песни. В том числе - «Сижу на нарах, как король на именинах». После армии работал столяром на рояльной фабрике «Красный Октябрь», «осветлял» для бригады политуру за шкафом! Слесарем «Ленгаза» числился, ходил по квартирам, пугал народ. А затем стал ездить в геофизические и прочие экспедиции - на Северном Сахалине два года блуждал, в Якутии возле Верхоянского хребта, на Камчатке у вулканологов...
Трижды был женат. Говорю - плохой. Троих детей имею. Но всегда от них - как бы на отшибе. В 1960 году вышла первая книжечка стихов «Поиски тепла». По ней в 1963 году приняли в Союз писателей. До этой книжечки стихи расходились в списках. Слыл заправским диссидентом от поэзии и, конечно же, выпивохой. Особенно налегал после того, как мою четвёртую книжечку «Тишина» пустили под нож частично, а меня самого обвинили в «идеологическом шпионаже».
Затем, когда в третий раз женился, остепенился и не пил спиртного девятнадцать лет и восемь месяцев. На удивление врагам и на радость близким. С приходом перестройки - опять запил. Вот вроде и все «автобио». Последняя книжечка прозы называется «Исповедь алкоголика». Последняя книжка стихов - «Сижу на нарах».

Мужик в разорванной рубахе –
Без Бога, в бражной маете...
Ни о марксизме, ни о Бахе,
Ни об античной красоте –
Не знал, не знает и... не хочет!
Он просто вышел на бугор,
Он просто вынес злые очи
На расхлестнувшийся простор...
И вот - стоит. А Волга тонет
В зелёногривых берегах...
(А может, знал бы о Ньютоне,
ходил бы в модных башмаках.)
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова...
Ещё Россия не сказала
Свои последние слова!»

Горбовский Г.Я., Мастер о себе / Бондаренко В.Г., Серебряный век простонародья. Книга статей о стержневой русской словесности, об окопной правде, о деревенской прозе и тихой лирике, М., «ИТРК», 2004 г., с. 484-486.

Глеб Яковлевич Горбо́вский (род. 4 октября 1931 года , Ленинград) - русский поэт, прозаик. Член Русского ПЕН-центра (). Академик Академии российской словесности (1996).

Биография

Личная жизнь

Был четырежды женат (в первом и четвёртом браке на поэтессе Лидии Гладкой), имеет трёх детей.

Отзывы критиков

Стихам Горбовского присущи приятная музыкальность и намеренно простой подбор слов и рифм, его строки обретают глубину благодаря широте обзора и необычности ассоциаций. Горбовский одержим поисками изначального смысла явлений жизни; его одиночество требует утешения; связь между эпохой и вечностью, реальностью и сказкой, человеком и вселенной постоянно воплощается в новых и новых поэтических образах. Показывая человека с его ответственностью перед самим собой, перед др. людьми и судьбой, Горбовский способен быть выше советской повседневности и от её непосредственного изображения прийти к этим основным жизненным вопросам как символам.

Премии

• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1984) - за книгу стихов «Черты лица» (1982)
• лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995)
• лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001)
• «Золотое перо» Межрегионального Союза писателей Северо-Запада (2001)
• православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005)
• премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005)

Награды

• орден «Знак Почёта» (2.10.1981)
• Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000)
• юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001)

Сочинения

Сборники стихов

• «Поиски тепла», 1960
• «Спасибо, земля», 1964
• «Кто на чём едет». Стихи для детей, 1965
• «Косые сучья», 1966
• «Тишина», 1968
• «Новое лето», 1971
• «Разные истории». Стихи для детей, 1972
• «Возвращение в дом», 1974
• «Долина», 1975
• «Монолог», 1977
• «Видения на холмах», 1977
• «Крепость», 1979
• «Разговоры», 1979
• «Явь», 1981
• «Черты лица», 1982
• «Заветное слово», 1985
• «Отражение», 1986
• «Плач за окном», 1989
• «Сорокоуст», 1991
• «Сижу на нарах…», 1992
• «Грешные песни», 1995
• «Флейта в бурьяне», 1996
• «Сгоревшие крылья», 1996
• «Окаянная головушка», 1999
• «Распутица», 2000
• «Падший ангел», 2001

Проза

• «Ветка шиповника». Повесть, 1974
• «Вокзал». Повесть, 1980
• «Первые проталины». Повести, 1984
• «Под музыку дождя». Повесть, 1984
• «Звонок на рассвете». Повести, 1985
• «Свирель на ветру». Повесть, 1987
• «Шествие». Повесть, 1989
• «Остывшие следы». Записки литератора, 1991
• «Апостолы трезвости». Исповедь алкоголика, 1994

Источники

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. - М . : РИК «Культура», 1996. - XVIII, 491, с. - 5000 экз. - ISBN 5-8334-0019-8 .
• Огрызко, Вячеслав Вячеславович. Кто сегодня делает литературу в России. Выпуск 1. Современные русские писатели. - Москва: Литературная Россия, 2006. - С. 101-103. - 416 с. - 1000 экз. - ISBN 5-7809-0049-9 .

Напишите отзыв о статье "Горбовский, Глеб Яковлевич"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Горбовский, Глеб Яковлевич

Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.

Из книги судеб : Горбовский Глеб Яковлевич родился 4 октября 1931 года в Ленинграде, в учительской семье, родители Глеба были преподавателями русского языка и литературы. Отец, выходец из крестьянской старообрядческой семьи, был репрессирован в 1937, по нелепому доносу, отбыл 10 лет в трудовых лагерях, а потом получил поражение в правах на жительство в крупных городах и поселился в Кинешме, потеряв на время общение с сыном. Мать перед самой войной отправила сына на летние каникулы к сестре арестованного мужа в Порхов, в этой деревне Глеба Горбовского захлестнула война. Мать же всю блокаду пробыла в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не разыскали его и не определили его в ремесленное училище № 13, где он получил профессию плотника.

Из училища Горбовский попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег и добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новосибирск. Горбовский уехал в Кинешму, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог Глебу оформить паспорт и окончить семилетку. Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.

Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных - «Сижу на нарах, как король на именинах». Первая публикация стихов Горбовского состоялась в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Позднее Горбовский занимался в литературных объединениях, сначала в Доме культуры профтехобразования у Давида Дара, затем у Глеба Семёнова в Горном институте.

Глеб Горбовский много ездил по стране, работал модельщиком на фабрике «Красный Октябрь», слесарем «Ленгаза», грузчиком, лесорубом и сплавщиком в Сибири, взрывником в геологических экспедициях на Камчатке, Сахалине, в Якутии.

В 50-х годах Глеб Горбовский становится одним из самых популярных неофициальных поэтов Ленинграда. Буквально всем стали известны его песни - «Когда качаются фонарики ночные…», «У помещенья «Пиво-Воды» стоял непьяный постовой…» и др. Первая книга стихов Горбовского вышла в 1960. В 1963 вступил в Союз писателей. С 1974 пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку С. Пожлакова (1978). Всего Глеб Горбовский выпустил более 30 книг стихов и прозы.

Был трижды женат (в первом браке на поэтессе Лидии Гладкой), имеет трёх детей.

Премии:

Государственная премия РСФСР (1984);

лауреат конкурса «Умное сердце» имени Андрея Платонова по разделу «Поэзия» (Москва, 1995);

лауреат общественного конкурса (по опросу жителей Санкт-Петербурга) «Литератор года» (2001);

«Золотое перо» Межрегионального союза писателей Северо-Запада (2001);

православная литературная премия Святого князя Александра Невского (2005);

премия правительства Санкт-Петербурга в области литературы (2005);

Новая Пушкинская премия (2008).

Награды:

орден «Знак Почёта» (1985);

Петровская медаль «За веру и верность» от Капитула российских орденов (2000);

юбилейная медаль памяти маршала Георгия Жукова (2001).

Русский поэт, писатель.
Родился в учительской семье, родители Глеба были преподавателями русского языка и литературы. Отец, выходец из крестьянской старообрядческой семьи был репрессирован в 1937, по нелепому доносу, отбыл 10 лет в трудовых лагерях, а потом получил поражение в правах на жительство в крупных городах и поселился в Кинешме, потеряв на время общение с сыном. Мать перед самой войной отправила сына на летние каникулы к сестре арестованного мужа в Порхов, в этой деревне Глеба Горбовского захлестнула война. Мать же всю блокаду пробыла в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не разыскали его и не определили его в ремесленное училище №13, где он получил профессию плотника.
Из училища Горбовский попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег и добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новосибирск. Горбовский уехал в Кинешму, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог Глебу оформить паспорт и окончить семилетку. Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.
Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных - «Сижу на нарах, как король на именинах». Первая публикация стихов Горбовкого состоялась в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Позднее Горбовский занимался в литературных объединениях, сначала в Доме культуры профтехобразования у Давида Дара, затем у Глеба Семенова в Горном институте.
Глеб Горбовский много ездил по стране, работал модельщиком на фабрике «Красный Октябрь», слесарем «Ленгаза», грузчиком, лесорубом и сплавщиком в Сибири, взрывником в геологических экспедициях на Камчатке, Сахалине, в Якутии.
В 50-х годах Глеб Горбовский становится одним из самых популярных неофициальных поэтов Ленинграда. Буквально всем стали известны его песни - «Когда фонарики качаются ночные...», «У помещенья «Пиво-Воды» стоял непьяный постовой...» и др. Первая книга стихов Горбовского вышла в 1960. В 1963 вступил в Союз писателей. Написал великое множество совершенно советских стихов. С 1974 пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку С. Пожлакова (1978). Всего Глеб Горбовский выпустил более 30 книг стихов и прозы.
Был трижды женат (в первом браке на поэтессе Лидии Гладкой), имеет трех детей.
Глеб Яковлевич Горбовский - Лауреат Государственной премии РСФСР (1984) и многих других, Академик Академии российской словесности (1996). Награжден орденом «Знак Почета».